Из очерка В.М. Сидорова «Против течения»
Н.К. Рерих. "Помни!", 1945г.
С Зинаидой Григорьевной Фосдик судьба нас свела в дни столетнего юбилея Николая Константиновича Рериха.
Если не ошибаюсь, впервые наши пути пересеклись в конференц-зале Академии художеств на Кропоткинской. Там проходила конференция, приуроченная к столетию художника, на которой я выступал с докладом “Поэзия Николая Рериха”. У меня сохранилась фотография, где мы сидим с нею за одним столом. Зинаида Григорьевна была небольшого роста с подвижным выразительным лицом. Какая-то внутренняя наэлектризованность ощущалась во всем ее облике, речи, жестах, молчании. Потом она мне признавалась, что в детстве и юности была чрезвычайно импульсивной и лишь постоянная работа над собой (“духовная работа” — подчеркивала Зинаида Григорьевна) научила ее выдержке и спокойствию. Но ее спокойствие даже сейчас — и в этом я имел случай убедиться не однажды — было зыбким и относительным. В любое мгновение оно могло прерваться бурной вспышкой, если что-то задевало не Зинаиду Григорьевну лично, а тех, кого она считала своими Учителями. Тут уж Зинаида Григорьевна ничего не могла с собой поделать.
И, конечно, энергичной она была не по возрасту. Впрочем, о ее возрасте человеку, не знакомому с подробностями ее биографии, судить было невозможно. Сама же Зинаида Григорьевна, как бы извиняясь за свои преклонные годы, говорила, что жизнь ей продлили специально, а она лишь подчиняется этому решению. Так это или не так, но все же что-то феноменальное здесь было: к моменту нашей встречи Зинаиде Григорьевне исполнилось восемьдесят пять! А ведь после этого она проживет еще около десятка лет, сохраняя подвижность и полную работоспособность.
на конференции в Академии Художеств,1975г.
Как-то само собой получилось, что я прочитал Зинаиде Григорьевне свои новые, тогда еще неопубликованные стихи о Камне, вместившем в себе огненно-космическую мощь созвездия Ориона.
— А знаете, — задумчиво произнесла Зинаида Григорьевна, — мне выпало счастье держать в руках этот Камень. Он — небольшого размера, умещается на ладони. От него исходит теплое излучение, он весь как бы искрится. Но мне довелось еще видеть и другую священную реликвию — Чашу Будды. Ту самую, которая, как вы знаете, считается безвозвратно утерянной. Но на самом деле она не утеряна, а передается из рук в руки существами высокого духовного посвящения.
Великое будущее суждено России, — говорила Зинаида Григорьевна, — но учтите, не европейской, а азиатской России. Постепенно ее центры из Москвы и Ленинграда переместятся в Сибирь, на Алтай. Дело в том, что с течением времени европейская Россия, во всяком случае половина ее, станет непригодной для обитания. Так утверждали Рерихи. (Не видение ли Чернобыля открылось их провидческому взору, — думаю я сейчас.)
России, но даже не евразийской, а азиатской предназначено стать духовным стержнем обновленной, очищенной и преображенной чередой неизбежных катаклизмов планеты. Для выполнения этой задачи в России и должны воплотиться если не все, то почти все величайшие духи человечества: от Рамакришны до Рериха включительно.
Морис Лихтман, Софья Шафран(мать Зинаиды Лихтман), Луис Хорш, Нетти Хорш,
Эстер Лизтман, Святослав Рерих. Июль,1925г.
Жизнь Рерихов в Америке четко делилась на две части. Первая протекала на виду, нередко приковывая к себе внимание широкой прессы. Выставки. В течение двух лет картины Рериха путешествовали по всей Америке — Бостон, Чикаго, Филадельфия, — собирая тысячи и тысячи зрителей. Создание института объединенных искусств. Вначале он располагался всего лишь в одной комнате, но потом переместился в трехэтажный особняк на Риверсайд Драйв. Однако и этого помещения оказалось мало, и началось возведение 27-этажного небоскреба над Гудзоном, открытие которого состоялось в 1929 году.
И, разумеется, бесконечное число посетителей. Рерих был магнитом, притягивающим к себе людей творческого склада. Вокруг него группировались художники, музыканты, артисты, неординарные политические деятели. Специально чтобы встретиться с Рерихом, из Калифорнии приехал Рокуэлл Кент. Тогда он был молодым художником, бедствующим, как и многие представители его профессии. Тем более, что его ругали за левизну, и у респектабельных, а. значит. богатых американцев полотна Рокуэлла Кента не имели спроса. Чтобы поддержать своего коллегу, Рерих приобрел у него — за довольно солидную сумму — картину, изображающую арктический пейзаж.
Но не менее интенсивно, чем внешняя, шла духовная жизнь Рерихов. Сформировался небольшой кружок. Он собирался регулярно — раз в неделю по вечерам.
«Наши занятия, во всяком случае, на первых порах, — говорила Зинаида Григорьевна, — сопровождались феноменами. Особенно примечательным был сеанс, на котором произошла материализация астрального объекта. Помню, что во время сеанса мы как бы впали в состояние некоего транса. А когда вышли из этого состояния, то увидели, что моя мать держит в руках золотой медальон, образовавшийся буквально из ничего. Моя мать — а она была медиатором, т. е. обладала даром яснослышания — сказала: “Велено передать Уоллесу”.
С Генри Уоллесом (впоследствии он станет министром сельского хозяйства, а затем вице — президентом США) мы были немного знакомы. Он бывал на выставках Рериха, читал его статьи, посещал институт объединенных искусств. Мой муж Морис передал ему медальон. Когда он открыл крышку и посмотрел на внутреннее изображение, страшная бледность покрыла его лицо. Откуда это у вас? — воскликнул он. Оказывается: в юности Генри Уоллес любил одну девушку и собирался на ней жениться. Но случилось так, что накануне венчания она скончалась. Уоллес чрезвычайно переживал ее смерть и ни с кем не делился воспоминаниями о своей первой любви. И вдруг — медальон, а внутри — портрет его бывшей невесты! Естественно, что Уоллес был потрясен до глубины души. Во всеуслышание он объявил себя учеником Рериха. Но, увы — его преданности хватило ненадолго. Когда он встал перед выбором: или Рерих, или Хорш, незаконным путем присвоивший имущество художника, — он принял сторону Хорша, ибо это сулило материальные выгоды. Вслед за Хоршем он предал Рериха.
Это лишний раз подтверждает мысль, — продолжала Зинаида Григорьевна, — что так называемые чудеса ни в коей мере не способствуют утверждению духовного начала в человеке. Наоборот: они лишь могут усугубить Карму, как это получилось с Хоршем и Уоллесом. А феномен как бы возвращается к феноменалисту, играя роль своеобразного бумеранга. Вот почему Учителя предостерегали и предостерегают от демонстрации феноменов, в особенности ради удовлетворения праздного интереса любопытствующей толпы.
«Что же касается меня, то для меня главный феномен — это Учение Живой Этики, - продолжала Зинаида Григорьевна. - И больше всего я благодарна жизни за то, что мне посчастливилось быть непосредственным свидетелем процесса создания первых книг Учения. Иногда спрашивают: через кого шла передача Учения — через Елену Ивановну или Николая Константиновича? Могу ответить: и через Елену Ивановну, и через Николая Константиновича. Причем работа над первой книгой в большей степени легла на Николая Константиновича. Но об этом читающий может и сам догадаться. Известно, что в то время Николай Константинович увлекался стихами и выпустил в свет свою поэтическую книгу “Цветы Мории”. Это наложило отпечаток на характер первой книги Учения. Ведь “Листы сада Мории” по существу написаны белыми стихами».
Миссия Рерихов в Америке находилась под постоянным контролем Учителей, что свидетельствовало об исключительно важном характере этой миссии. В письме, датированном 1 марта 1947 года, Николай Константинович воскрешает любопытный эпизод из того периода жизни.
“В марте — в этом памятном для нас всех месяце — хочется вспомнить знаменательную встречу в Музее Метрополитан четверть века назад. Многие сотрудники об этом вообще не знают. Помните, предполагалась в Музее деловая встреча с одной влиятельной особой из Чикаго. Как всегда я пришел несколько раньше и поджидал в большой входной зале, где висят гобелены. Заметил, что вокруг меня обошел высокий сухощавый пожилой человек в темном костюме. Незнакомец остановился около и, смотря на гобелен, сказал: "Они имели стиль, а мы его утеряли". Я подтвердил. Незнакомец обратился ко мне: "Вы, кажется, поджидаете кого-то. Может быть, и я пришел с кем-то повидаться.
Сядемте на скамью, отсюда вы увидите, когда придут друзья". Мы сели, незнакомец прикоснулся указательным пальцем к моему лбу ( посетители ничего не заметили) и сказал тихо, внушительно: "Вы пришли говорить по делу. Вы не должны об этом говорить. Еще три месяца вы не должны ничего предпринимать. Условия будут неблагоприятны. Потом все устроится со стороны вам неожиданной". Затем незнакомец дал несколько благожелательных советов, встал, сделал приветственный знак рукою и со словами: "Доброго счастья!" — быстро ушел к выходу. С опозданием приехала особа из Чикаго. Мы прошли по Музею, но о деле я не говорил, чему она, видимо, была несколько удивлена. Как вы знаете, по указанию незнакомца, через три месяца все устроилось. Удивительно, что я не спросил имя доброго советника и не пошел проводить его. Вышло, что он никого не ждал, пришел повидаться и предостеречь меня. Удивительно, что многочисленные, вокруг ходившие посетители не замечали его необычного движения, а я выслушал его советы без единого слова, как бы, так и следовало. Вот и в Нью-Йорке на пятом авеню может происходить нечто знаменательное”.
Вторая встреча с Учителями — на этот раз запланированная; о ней, как о чем-то твердо намеченном, упоминала Елена Ивановна при знакомстве с Зинаидой Григорьевной— состоялась в 1924 году в Индии, а именно — в индийском княжестве Сикким, в Дарджилинге.
Надо сказать, что в Дарджилинге Рерихов с первых дней приезда окружила праздничная атмосфера. Их поселили в доме, некогда принадлежавшем Далай Ламе. Местные жители, посещавшие Рерихов, дарили им священные буддийские амулеты, а также танки с изображением Шамбалы. А однажды к воротам дома подошла торжественная процессия. Знамена, барабаны. Лама, возглавляющий процессию, приблизился к Николаю Константиновичу, приветствовал его глубоким поклоном и обратился к нему с такими словами: — У вас замечательные знаки на щеке (у Николая Константиновича семь родинок на правой щеке своим расположением напоминали созвездие Большой Медведицы). По этому признаку мы вас отличили. Точно такие же знаки были у пятого Далай Ламы.
— А пятый Далай Лама, — сказала Зинаида Григорьевна, — особо почитаем в Тибете как самый выдающийся представитель духовной династии Далай Лам.
О предстоящей встрече Рерихи были уведомлены. Правда, несколько смущало то обстоятельство, что назначена она была в очень людном месте недалеко от храма. Но точно так же, как и в Лондоне, в назначенный час толпа неожиданно рассеялась, и никто не мешал беседе. По утверждению Елены Ивановны, это было следствием мысленного приказа Учителя. А беседа была продолжительной и обстоятельной. Была четко определена главная цель предстоящей миссии Рерихов — Москва, вручение советскому правительству послания гималайских Махатм, переговоры от имени тех же Махатм. Такого рода посольство снаряжается лишь один раз в столетие.
“Каждый народ оповещаем лишь один раз!” — сказано в Агни Йоге. — Но не только в Россию, — продолжала Зинаида Григорьевна, — должен был отправиться Рерих. Он взял на себя миссию в качестве посла Белого Братства посетить двадцать семь стран мира, неся в каждую страну один и тот же призыв к единению, причем единение это мыслилось, прежде всего, на базе сближения культур. Собственно, ставший впоследствии знаменитым лозунг “Мир через Культуру” прозвучал впервые во время встречи с Учителями в Дарджилинге.
К сожалению, каких-то осязаемо видимых результатов миссия Рериха не дала. В России он столкнулся с непониманием. В Англии — с ненавистью. Единственная страна, которая отнеслась к нему доброжелательно, — Франция. Но, естественно, погоды она сделать не могла.
Дарджилинг, как и Лондон 1920 года, как и Париж двадцать третьего года (там был получен от Учителя Камень Ориона), стал одной из самых значительных вех в жизни Рериха. Незадолго до смерти он пишет картину, на которой с какой-то особо обостренной выразительностью воспроизвел дарджилингский горный пейзаж. Называется эта картина: “Помни!”
«Но встреча с Учителем на физическом плане, — сочла своим долгом добавить Зинаида Григорьевна, — отнюдь не означает, что вы видите Учителя в его физическом теле. Дело в том, что практически невозможно отличить физическое тело Учителя от его астрального тела. Как вы знаете, не каждый человек в состоянии выдержать огненные вибрации физического проводника Учителя. Поэтому он пользуется им в исключительных случаях. Но разве столь уж важно для нас: в каком именно — физическом или уплотненно-астральном — облике предстанет перед нами Учитель? Главное, — созреть для этой встречи. Главное, — чтобы она состоялась».
В июне 1926 года, выполняя поручение Махатм, Рерихи — Елена Ивановна, Николай Константинович, Юрий Николаевич — приехали в Москву. Как и планировалось заранее, в Москве к ним присоединились Зинаида Григорьевна и ее муж. Они должны были сопровождать Рерихов в их поездке на Алтай. Для этой цели было закуплено и упаковано в ящики соответствующее снаряжение: походные вещи, теплая одежда, медикаменты. Вот почти дословный рассказ Зинаиды Григорьевны о событиях того времени.
«Мы жили в центре, в гостинице, название которой я запамятовала; кажется, называлась она Большой Московской. Домашние дела легли на меня. Я заказывала в ресторане вегетарианскую пищу (что требовало особого контроля), ходила в магазины, покупала икру, молоко.
Елену Ивановну мы застали больной. К тому времени ее организм уже настолько утончился, что она с трудом переносила атмосферу большого города. Николай Константинович был весьма озабочен состоянием ее здоровья. Он даже вынужден был прибегнуть к услугам доктора. Тот осмотрел ее, распорядился поставить пиявки, чтоб оттянуть кровь. Но процедура оказалась столь мучительной, что Елена Ивановна не выдержала и прервала ее. Пришлось отставить пиявки так же, как и химические препараты, которые тоже не принесли должного облегчения. Ни в каких официальных московских встречах Елена Ивановна не участвовала. Этим занимались Николай Константинович и Юрий Николаевич. Иногда они брали с собою меня. Надежда Константиновна Крупская запомнилась мне в основном своим внешним видом: простоволосая, скромно одетая. Беседовали о проблемах образования и воспитания, но детали беседы я совершенно забыла.
А вот Луначарский запечатлелся в моей памяти гораздо ярче. Разговор с ним получился живым, доверительным. Я даже рискнула попросить его помочь мне приобрести икону Преподобного Сергия. Через несколько дней я получила от него в подарок икону. Кстати, Луначарский предложил Рериху возвратиться на родину и обещал ему пост комиссара просвещения РСФСР. Николай Константинович отвечал, что для него это исключено, что у него на ближайшие годы совершенно иные планы.
Надо сказать, что самые большие надежды Рерихи возлагали на тогдашнего комиссара иностранных дел Чичерина. Елена Ивановна говорила, что у него тонкая психическая организация и что он обладает чуткой восприимчивостью к происходящему. На встрече с Чичериным я не была. Но отлично помню Николая Константиновича и Юрия, только что возвратившихся от Чичерина. У Николая Константиновича был несколько усталый вид. Он сказал: “Ну, вот и свершилось: мы вручили письмо и землю”. Земля, предназначенная для могилы Ленина, была взята с места захоронения священного пепла Будды. Об этом Николай Константинович сообщил Чичерину.
Вдова Ленина. Луначарский. Чичерин. Как вы понимаете, это были наиболее интеллигентные представители советского правительства, но, как вскоре выяснилось, серьезного влияния на положение дел в стране они не имели. А с теми, кто имел, Рерихи не намеревались встречаться. Однако информация о Рерихах, очевидно, достигла самых верхов. И вот — это было уже к концу нашего пребывания в Москве — позвонили от Дзержинского. Тот изъявил желание лично побеседовать с Рерихами.
Отказаться от встречи было невозможно. Нехотя Николай Константинович и Юрий отправились на Лубянку. А дальше произошло следующее. Рерихи сидят в приемной. Ждут. Проходит полчаса, час. Они вдруг замечают, что начинается какая-то беготня. Мелькают взволнованные и испуганные лица. Выходит секретарь. Извиняется.
Говорит: “Поезжайте обратно. Приема сегодня не будет”.
А назавтра мы узнали о скоропостижной смерти Дзержинского. Он умер в тот момент, когда Рерихи находились у него в приемной. Но на этом история не кончилась. Получилось так, что с нашего балкона мы наблюдали, как хоронили Дзержинского. Траурная процессия шла медленно, и мы имели возможность рассмотреть членов правительства, несущих гроб. Угадали Троцкого, угадали Сталина — они шли рядом. Во всем этом было, право, что-то фантастическое: внизу — красноармейцы, чекисты, большевистские вожди, а в высоте над ними и как бы недосягаемые для них — мы. На другой день после похорон Дзержинского мы уезжали из Москвы. Казанский вокзал. Агент, сопровождающий нас, суетится возле нас и умоляет:
— Говорите, господа, только по-английски. Только по-английски. Иначе с таким огромным багажом вас не посадят.
Мы вняли его совету и благополучно погрузились в поезд. Отъехав, мы вздохнули с чувством облегчения, потому что, честно говоря, после звонка Дзержинского ощущение тревоги не покидало нас. Мы радовались новым впечатлениям, как дети. Выбегали на остановках, чтобы купить сувениры, полакомиться пирожками. Елена Ивановна с улыбкой наблюдала за нами, но не вмешивалась в наши разговоры. Молчала. И только потом, когда поездка закончилась, и мы находились уже на Алтае, она проинформировала, что наибольшая опасность нас подстерегала не там, где мы ее ждали — в Москве, а там, где мы перестали о ней и думать, — в дороге. Поэтому в течение всей поездки она усиленно медитировала, чтобы оградить нас невидимой защитной сеткой от всяческого рода неожиданностей.
На Алтае — в Верхнем Уймоне — мы разместились в двух избах. В одной из них — двухэтажной — жили Рерихи, в другой — мы.
Помню, как сразу после нашего приезда объявился неведомо откуда пришедший белый щенок. Он очень привязался к нам, особенно к Юрию. Куда бы Юрий ни шел, белый щенок за ним. А накануне нашего отъезда щенок пропал. Мы переполошились. Обшарили ближайшие окрестности, все укромные уголки — нигде его нет.
— Не ищите, — сказал Юрий. — Очевидно, это добрый дух здешних мест. Он пришел поприветствовать нас и, выполнив свою миссию, исчез.
Атмосфера Алтая благотворно воздействовала на здоровье и самочувствие Елены Ивановны (да и наше тоже). Шла интенсивная передача текстов Учения. Она не прерывалась ни на один день. Впоследствии эти тексты составили книгу “Община”.
Планы на будущее Рерихи связывали с Алтаем. Они хотели вернуться на Алтай, они надеялись, что со временем обязательно сюда вернутся.
Елена Ивановна и Николай Константинович были четко осведомлены — и об этом они нам говорили — что на Алтае будет возведен город будущего: Звенигород. Они знали даже высоту, на которой будет расположен этот город. Рассказывали о трехступенчатом принципе расположения города Новой Эпохи. Внизу — сам город, над ним Храм человеческих достижений, а над ним — место встречи земли с духом. Храм человеческих достижений, — говорили Рерихи, — можно считать и Храмом Махатм, ибо Махатмы примут непосредственное участие в его строительстве. Об этом они заявили прямо и недвусмысленно в одном из посланий, полученных Рерихами: “Камень положим во Храм”.
«Мы расстались с Рерихами на Алтае, — продолжала свой рассказ Зинаида Григорьевна, — чтобы потом встретиться с ними в Монголии. Встречи ждать пришлось недолго, потому что не успели мы вернуться в Нью-Йорк, как получаем письмо от Рерихов с просьбой ускорить наш отъезд. Нужно попасть, — писали они, — в Монголию — до разлива рек: тогда дороги здесь становятся непроходимыми.
Как и в прошлый раз, нам было поручено закупить походное снаряжение для будущей экспедиции по маршруту Улан-Батор — Лхасса. Палатки, инструменты, консервы — все это нужно было не только закупить, но и упаковать надлежащим образом в ящики. Их же оказалось такое множество, что на советской таможне в Москве только ахнули. По счастью, я на всякий случай наклеила на каждый ящик листок с реестром вещей, находящихся в ящике. Очевидно, таможенникам не улыбалась перспектива возиться, Бог знает сколько времени, со всем этим имуществом. Поэтому они решили поверить написанному и пропустили ящики без всякого досмотра.
Апрель 1927. Улан-Батор. Монголия
А мне предстояло преодолеть еще один барьер — получить монгольскую визу. Это оказалось несколько сложнее, чем я думала. Тем более, что мне пришлось добывать визу не только для себя и своего мужа. Вместе с нами в Монголию должны были выехать брат Рериха Борис Константинович и доктор Рябинин, еще до революции знавший Рерихов. Доктор был включен в нашу группу по указанию Учителя. Ему вменялось в обязанность следить за состоянием организма Елены Ивановны во время предстоящей экспедиции и фиксировать результаты наблюдений в специальном дневнике.
К сожалению, бюрократическая одиссея заняла довольно много времени. Меня, как мячик, перебрасывали с одной стороны на другую. Прихожу в Монгольское посольство. Там говорят: “Сначала надо получить разрешение в советских органах”. Иду в советское ведомство. Те отвечают: “Причем тут мы? Это должны решать сами монголы. Идите к ним”. Но, в конечном счете, все уладилось, и мы отправились в путь, хотя и не в точно намеченный срок.
В Монголии мы наняли две машины, забив их до отказа вещами. В одной разместились Рябинин, Морис и я. В другой — Борис Константинович. Мы все же немного запоздали. Весна уже началась, и мы пересекали реки перед самым их разливом.
К нашему удивлению, давний друг семьи Рерихов доктор Рябинин оказался невероятным нытиком. Он все время твердил — стоило забуксовать машине на трудном перегоне — “Мы не доедем”. Пророчил гибель от заразы, от грязи. Старался ни к чему не прикасаться, а если уж прикасался, то тут же мыл руки одеколоном, натирал все тело одеколоном и благоухал на всю округу. “Кассандрой в брюках” прозвали мы его, хотя это было не совсем точно, потому что предсказания его, по счастью, никогда не сбывались.
Нас предупреждали, что в Монголии нас могут подстерегать опасности: бандиты, волки. С бандитами не сталкивались, а вот с волками — пришлось.
Случилось это так. Сумерки застали нас в дороге. Поблизости никаких признаков жилья. Решаем одну машину отправить на разведку, чтобы выяснить, где можно расположиться на ночлег. Другую оставим здесь. В одну машину уселись все мужчины и укатили. Во второй, закрытой наглухо, осталась я. Стемнело. И вдруг вижу сквозь запотевшее оконце: огоньки. Ближе. Ближе. Окружают машину. Вспомнила, о чем предупреждали в Москве. Волки!
Час, если не больше, я сидела, окруженная волчьей стаей. Потом подъехала машина. Волки разбежались. Но я была страшно возмущена и накричала на мужчин за то, что бросили меня одну. Хотя надо признаться, что не совсем была права: ведь я же сама и настояла на этом варианте (какое-то время мне хотелось побыть в одиночестве). И вот Улан-Батор, где, уведомленные о нашем приезде, нас встречали Рерихи. Мы поселились в их доме и постепенно включились в их распорядок дня.
Надо сказать, что Рериха в Монголии воспринимали как посланца Шамбалы. Почему? Отчасти и потому, что он подарил монгольскому правительству свою картину “Великий всадник”. На ней в красном одеянии на фоне гор был изображен Владыка Шамбалы Ригден Джапо.
Павел Портнягин, Зинаида и Морис Лихтманы. Март-апрель 1927г Улан-Батор. Монголия.
Принимая дар, председатель монгольского правительства Церендорж — он был другом Сухэ-Батора и вместе с ним побывал у Ленина — заявил:
«Перед тем, как вам приехать, у нас было предвестие. Было сказано: у вас будет Красный Всадник. Ныне обещанное исполнилось. Эту картину мы будем хранить в святилище».
Вскоре после нашего приезда Рерихи принимали у себя дома военного министра Монголии. Елена Ивановна была в отличном расположении духа и предложила мне слегка мистифицировать нашего гостя. “Зина, — говорит она мне, — в недавнем воплощении ты была монголкой. Давай нарядим тебя в монгольскую одежду. Вот увидишь: гость примет тебя за свою соотечественницу”. И действительно: вошел министр, увидел меня и сразу ко мне, приветствуя меня на монгольском языке. Но, конечно, по-монгольски не только я, но и никто не понимал, кроме Юрия. Все переговоры велись только через него.
Правда, военный министр помимо монгольского — знал еще один язык, который я, увы, не знала — эсперанто. Он попросил меня передать американским эсперантистам его приветствие, написанное на эсперанто. Это приветствие, пришедшее из такого глухого и дальнего уголка земли, как Улан-Батор, вызвало потом в Америке бурю восторга. А военный министр устроил в честь Рерихов ответный прием. Он проходил в большой и высокой юрте. Подавали непривычные экзотические блюда: застывшее желе с какими-то муравьями и насекомыми и еще что-то в этом роде. Чтобы не обидеть хозяев, ела. Юрий тихонько подсмеивался надо мною, понимая, каких трудов мне это стоило.
В Улан-Баторе мы жили в общей сложности около месяца. Занятия Рерихов складывались следующим образом: Елена Ивановна и Николай Константинович вычитывали корректуры книг “Община” и “Основы буддизма”, встречались с местными жителями, записывали с их слов легенды о Гэссэр-Хане и Майтрейе.
Юрий же с утра до ночи занимался боевой подготовкой тибетско-монгольского отряда, сформированного для сопровождения экспедиции. Он обучал их воинскому строю (о котором они не имели ни малейшего представления), обучал их стрелять (стрелять они умели, но не умели целиться). К сожалению, обучение пришлось прервать где-то на середине. В спешном порядке Рерихи выехали из монгольской столицы. Их отъезд был полной неожиданностью для всех, кроме узкого круга людей, посвященных в тайну. Дело в том, что из Москвы пришел приказ о задержании Рерихов. Предписывалось немедленно отправить их в Москву, в случае необходимости прибегнув к силе.
Лишь восточная осмотрительность и мудрость председателя монгольского правительства — а для него Рерих был священным гостем страны — предотвратила неминуемый арест. Во-первых, он предупредил Рериха об опасности. Во-вторых, дал телеграмму в Москву, что распоряжение, к сожалению, запоздало: вот уже несколько дней, как экспедиция Рерихов покинула пределы Монголии.
A Рерихи как бы очутились между двух огней. В советской зоне влияния их ждал арест, что, естественно, в корне подрывало саму возможность их экспедиции в Лхассу. Но в британской зоне влияния их тоже ждал арест, а может кое-что и похуже. Как вы знаете, экспедиция Рериха была арестована, и арест ее продолжался чуть ли не полгода. Но этого мало: английская разведка готова была пойти на физическое уничтожение Рерихов: лишь бы не допустить их в Лхассу. Жизнь их буквально висела на волоске, и то, что они уцелели в таких сверхэкстремальных условиях, может восприниматься как чудо. Однако у этого чуда есть название — Щит Учителя. Помните, что обещал Рерихам Учитель, когда они встретились в Лондоне:
“Я вас замкну щитом — трудитесь”.
Слева направо, сидят: мадам Бейли, Н.К. Рерих, Е.И. Рерих
стоят: Н.В. Кордашевский, Ю.Н. Рерих, неизвестный, К.Н. Рябинин, английский резидент Ф.М. Бейли
После неудачи в России, после того как из-за англичан была сорвана экспедиция в Лхассу (долженствующая, по мысли ее организатора, сыграть переломную роль в деле духовного обновления планеты), Рерих сосредоточил свои усилия на Америке. Это был последний шанс для реализации его глобальных проектов.
Ситуация здесь складывалась в высшей степени обнадеживающе. Завершилось беспрецедентное строительство Музея-Небоскреба имени Николая Рериха. Беспрецедентным было создание по примеру Лиги Наций Всемирной Лиги Культуры. Ее ячейки под разными названиями (но в большинстве случаев они носили имя русского художника) образовались в Европе, Азии, Латинской Америке.
Рерих возвращается к своей давней идее о Международном договоре, которым предусматривалась бы — по аналогии с Конвенцией Красного Креста — защита культурных ценностей в случае вооруженного конфликта. В свое время этой идеей он попытался заинтересовать Николая Второго. Русский царь — а он, кстати, был почитателем таланта художника (в особенности его картин на исторические темы) — отнесся к инициативе Рериха благожелательно и обещал ему полную поддержку. Начавшаяся мировая война перечеркнула все эти замыслы. Теперь старая идея обрела новые формы. Будущий договор получил название Пакта Рериха.
В 1935 году руководители стран двух Америк (Северной и Южной) собрались в Белом доме в Вашингтоне, чтобы подписать этот Пакт. Президент США Франклин Рузвельт выступил с радиообращением ко всем гражданам мира, подчеркнув приоритетное значение духовного смысла только что подписанного Пакта. По его словам, он важнее, чем сам его текст. Рериха выдвигают на соискание звания лауреата Нобелевской премии мира. Его ближайшие сотрудники — вскоре после подписания Пакта Рериха — отправляются в Осло, чтобы передать соответствующие документы Нобелевскому комитету.
И вдруг, как бы по мановению чародейской палочки, картина разительно меняется. Пресса, до той поры поддерживавшая Рериха, неожиданно делает поворот на сто восемьдесят градусов. Появляются материалы, порочащие художника. Распространяются слухи, что он якобы уклонялся от уплаты налогов. Против него возбуждаются судебные иски. Шквал дезинформации нарастает. И самое страшное — а для кого-то и самое убедительное, — что главные обвинения исходят не от врагов Рериха, а от его друзей, бывших друзей, с которыми он делился своими сокровенными планами.
Внешняя канва предательства Хорша достаточно хорошо известна. Биржевой маклер, он с профессиональной ловкостью проделал операцию по захвату чужого имущества — Музея-Небоскреба Рериха с картинами Рериха и всеми ценностями, находящимися в помещении Музея. В Совете директоров — они же акционеры Музея-Небоскреба — Хорш был в меньшинстве. Но, во-первых, он склонил на свою сторону кое-кого из членов Совета. А, во-вторых, акции, принадлежавшие: Рерихам, Николаю Константиновичу и Елене Ивановне, — они находились у него на хранении, согласно их доверенности, — он, не брезгуя подлогом, перевел на имя своей жены. Таким образом, Хорш стал владельцем контрольного пакета акций. В удобный для него момент он известит об этом Совет Музея.
А пока Хорш, его жена, родственница Зинаиды Григорьевны - Эстер Лихтман, выезжают в Осло. Именно им и поручено юридическое оформление рериховских документов в Нобелевском комитете. И вот здесь они наносят первый — публичный — удар по Рериху. Выступают с заявлением, рассчитанном на сенсацию. Суть заявления в том, что вот они — ближайшие сотрудники Рериха — сообщают о своем полном разочаровании в Рерихе и его идеях и дезавуируют его кандидатуру на звание лауреата Нобелевской премии мира. Мосты сожжены. Начало широкомасштабной кампании против Рериха положено.
«Некоторые удивляются, — говорила Зинаида Григорьевна, — с этим мне неоднократно приходилось сталкиваться: как это Рерихи с их проникновением в тончайшую суть вещей не сумели разглядеть предателей около себя? Почему они позволили Хоршу застать их врасплох? Вопрошающему, прежде всего, следовало бы вспомнить знаменитое изречение о том, что тенью предательства меряется величие подвига. Чем больше и гуще эта тень, тем выше подвиг. Не надо также забывать, что пробуждение духовной жизни в человеке обязательно обостряет его карму, обязательно усиливает как позитивные, так и негативные свойства его души. Вспомните Иуду. Разочаровавшись в учителе, с которым были связаны неоправдавшиеся надежды на свое личное возвышение, он уничтожает его руками римлян. Вспомните ближайшего сотрудника Будды Девадату, который из чувства соперничества и зависти сам пытался физически уничтожить своего Учителя и родственника (Девадата был двоюродным братом Будды), сбросив на него горный камень. И таких примеров великое множество.
Разгадка тайны в том, — продолжала Зинаида Григорьевна, — что существуют определенные особенности кармических взаимоотношений ученика и Учителя. Если человек избрал для себя Учителя на земном плане или на плане незримом, то тем самым он вступил в связь с Учителем, и значит, последний взял его карму на себя. Отныне Учитель не может порвать уже с учеником; только сам ученик по собственной воле может порвать эту связь и уйти. Таков Закон. И вот это непременно следует учесть, если мы действительно хотим вникнуть в подоплеку истории с Хоршем.
Не думайте, однако, что мы совсем уж не различали симптомов надвигающейся беды. Разумеется, масштабов будущего предательства мы не представляли, но какие-то вещи меня, например, настораживали и настораживали давно. Я замечала, что Хорш постоянно лавирует, стараясь обойти нас с мужем стороной при решении тех или иных вопросов, не считается с нашим мнением и т. п. Я даже уличала его в неблаговидных поступках, в обмане. Но он или отшучивался или ссылался на случайное стечение обстоятельств. Я сочла своим долгом проинформировать о поведении Хорша Николая Константиновича, когда приехала к нему в Дарджилинг. Это было в 1929 году еще до открытия Музея-Небоскреба. Я спросила напрямик:
— Что же делать дальше?
Николай Константинович отвечал:
— Сухие листья должны сами отпасть.
И добавил:
— До времени должно терпеть. Потом случится огромная перемена.
Трагический характер этой огромной перемены, как мне кажется, Николай Константинович все же предчувствовал. Не случайно в последний приезд в Нью-Йорк — это было в 1934 году — он собрал нас в Музее-Небоскребе, на своего рода, Тайную Вечерю. В верхнем этаже Музея была комната, которую мы называли Башней. Там находился написанный рукой Рериха портрет Владыки Мории. Сюда имели доступ лишь члены избранного духовного круга людей. И вот в том составе, о котором я вам говорила раньше, мы в последний раз собрались вместе. Николай Константинович сказал:
«Давайте дадим клятву перед лицом Владыки, что никто из нас не станет предателем великого дела»
Все поклялись. Поклялись и Хорши. А они в то время не только замышляли предательство, но уже осуществляли практическую подготовку его.
Сидят слева направо: Эстер Лихтман, Зинаида Лихтман,
Н.К.Рерих, Нетти Хорш, Фрэнсис Грант.
Стоят слева направо: Луис Хорш, Софья Шафран,
Святослав Рерих, Морис Лихтман,
Татьяна Гребенщикова, Георгий Гребенщиков.(1924г.)
После инцидента в Осло Хоршу незачем было таиться. Он созывает Совет директоров Музея. Сразу же переходит в наступление.
«Я вас собрал, чтоб сообщить о нашем решении: больше мы с Рерихами не работаем. Мы теперь идем по новому направлению. Рерихи нам не нужны. Если хотите (это главным образом относилось ко мне и моему мужу), можете оставаться с нами. Если нет — можете убираться в Тибет. И добавляет торжествующим тоном: “Космическое руководство в наших руках”.
«Последняя фраза “космическое руководство в наших руках” имела в виду следующее, говорит Зинаида Григорьевна.- Почти полтора года — как раз накануне выступления Хорша против Рериха — моя золовка Эстер жила в Гималаях у Рерихов. Она пользовалась каждым мгновением, чтобы быть рядом с Еленой Ивановной. Без конца клялась ей в любви и преданности. “Отныне не представляю себе жизни без вас”, — писала она после отъезда, из Индии и писала то время, когда у нее уже все было обговорено с Хоршем. Ей казалось, что наконец-то она проникла в «святая святых», приобщилась к тайнам, недоступным для простого смертного. Елена Ивановна занималась практическим освоением Агни Йоги, и у нее возжигались огненные центры. По примеру Елены Ивановны и под ее руководством к этой весьма трудной и весьма опасной работе приступила и Эстер. Что-то ей удалось усвоить, что-то дополнила игрой ума. Но как нередко случается с неофитами, очарованными величественными, но призрачными картинами астрального мира, она вообразила, что владеет “космическим сознанием” и что теперь ни в чем не уступает Елене Ивановне, а, может, и превосходит ее. В этом она постаралась убедить Хорша (тому, естественно, было выгодно в это поверить), а затем мистически настроенного Генри Уоллеса, на поддержку которого рассчитывали, бросая вызов Рериху.
Помню, что на мгновение я буквально оцепенела от неожиданности. Трудно себе представить, каким это было потрясением для меня. Тем не менее, я нашла в себе силы сказать:
— Луис, торжественно перед лицом Владыки заявляю: я отдаю десять лет жизни, чтоб ты не говорил этих слов. Возьми свои слова обратно. — Все это очень мило, — отвечал он с кривой усмешкой, — но у нас резолюция, одобренная большинством.
Текст резолюции был более чем парадоксален: из состава Совета директоров Музея Рериха выводился сам Рерих!
Момент для удара был выбран далеко не случайно. Ведь на первых порах мы не имели возможности снестись с Рерихом. Он находился в труднодоступном районе Манчжурии. Возглавлял американскую экспедицию по сбору семян засухоустойчивых растений, организованную Уоллесом. Не дожидаясь его возвращения, мы обратились в суд. После неудачи в первой инстанции пошли в другую. Но нигде нам не удалось доказать своей правоты. Сказывалось давление — подчас бесцеремонное — со стороны Уоллеса, который занимал тогда пост министра Федерального правительства. И вот результат: Музей Рериха стал узаконенной собственностью Хорша!»
Это был откровенный грабеж. Но мало кто знает, что ограбили не Рериха, а американское государство. Дело в том, что накануне всех этих событий по предложению Рериха было принято решение о безвозмездной передаче Музея американскому народу. Декларация, объявляющая Музей и музейные ценности национальной собственностью, проходила юридическое оформление, после чего должна была появиться в печати. По всей видимости, вот это решение и послужило побудительным мотивом, ускорившим действия Хорша и компании. Во что бы то ни стало упредить Рериха! А Зинаида Григорьевна в результате всей этой истории потеряла мужа. По ее словам, в решающий момент он самоустранился. Он не стал на сторону Хорша, но и не оказал никакой поддержки Зинаиде Григорьевне, и ей пришлось в одиночку бороться со всеми трудностями.
“Кровь заговорила, — квалифицировала его поведение Зинаида Григорьевна, — ведь Эстер его родная сестра”. Для Зинаиды Григорьевны, бескомпромиссной по отношению ко всему, что касалось Рерихов и Учителя, такая позиция была равносильна измене. Она подала на развод, и они расстались.
«Понять феномен Рерихов, равно как и феномен Блаватской, — утверждала Зинаида Григорьевна, — вне контекста их взаимоотношений с Белым Братством абсолютно невозможно. Картина событий будет неполной, односторонней, да и по большей части загадочной и непонятной. Но все становится на свои места, если вспомним о самом главном в их жизни — причастности к Шамбале и Белому Братству.
Понятие Белого Братства сокровенно. Но, к сожалению, его нередко деформируют и искажают. Или выхолащивают духовный смысл, или просто-напросто игнорируют его: делают вид, что такой проблемы не существует вообще, что она относится к области человеческих выдумок. Иногда на целые века это понятие выпадало из памяти людской. Ведь Блаватская, собственно, и явилась в мир затем, чтобы вернуть людям забытое ими напрочь знание о Белом Братстве. Почему так важно это знание для нас, земных обитателей? Да потому, что “темные тайно и явно сражаются”, и в этой борьбе, принявшей ныне апокалипсический характер, силы света могут победить, лишь опираясь на космическую поддержку. А Космос на Земле — это Шамбала, это существа, именуемые Махатмами. Уже сам факт признания космического воинства среди нас представляет огромную опасность для темных. А любое действие, направленное на воссоединение с нашими космическими собратьями или Белым Братством, предвещает поражение и гибель темных.
Вот почему делается все, буквально все, чтобы пресечь любые попытки контактов с Белым Братством. Это, если хотите, стратегическая задача противников света. Вот почему такую волну отрицания вызвала Блаватская и ее информация о Махатмах и Шамбале. Вспомните, сколь велика была ярость оппонентов Блаватской. Казалось бы, цивилизованные люди утратили всякий намек на цивилизованность и обрушились на нее с пылом фанатиков Средневековья. Дай им волю — они б сожгли ее на костре. Было в этом что-то запредельное и выходящее за рамки здравого смысла. Нет, не случайным было столь неадекватное поведение противников концепции Блаватской: можно было принимать ее, можно не принимать, но не впадать же от этого в такое неистовство! Одно единственное слово существует для такого рода поведения — одержимость. А одержимость, как вы знаете, — характерный признак присутствия темных, или, точнее, сатанинских сил.
Вот почему обрушился и на Рериха такой шквал ярости и ненависти. Стоит ли удивляться грубым и даже патологическим формам этой ненависти, предательству Хорша и т. п. В конечном счете, все это — результат все той же одержимости, в данном случае круто замешанной на извращенном оккультизме. Суть дела, однако, не в Хорше и компании. Они лишь часть айсберга, малая часть айсберга, всей своей темной массой надвинувшегося на Рериха. Но превосходная степень ненависти, как ничто другое, изобличает носителей ее. Так вот где, оказывается, видят они главную угрозу для себя! Так вот кто, оказывается, их самые главные противники: люди, являющиеся вестниками Белого Братства и заявившие о своей миссии открыто и громко всему МИРУ!
Рерихи тяжело переживали случившееся. Рушились планы космического развития земных событий. Надежды на Америку не оправдались.
«Тем самым, — говорила Елена Ивановна, — резко, даже трагически усугубилась ее карма. Предательство Хорша — Уоллеса поставило ее перед бездной. Ведь страна, выступившая против Иерархии, — поясняла она, — выпадает из космической эволюции, становится космическим мусором».
«Это не значит, — сказала Зинаида Григорьевна, — что на Америке окончательно поставлен крест. Нет. Шанс на спасение — пусть один на сотню, пусть один на тысячу — у нее остается. Она — на последнем испытании, и главное препятствие на пути ее спасения, как это ни парадоксально, ее внешнее благополучие. Почему? Да потому, что благополучие, как говорилось еще в древности, это смерть духа».
Итак, Рерихи и их американские друзья (теперь уж немногочисленные) потерпели поражение.
«Но я не считала, что все потеряно, — говорит Зинаида Григорьевна, — а нам остается только устраниться от дел. Пишу Рерихам: “Надо начинать сначала. И опять под Вашим именем”.
Рерихи отвечают: “Вы выполнили уже все, что полагается. Если и будете сейчас что-то делать, то не по долгу (его у вас нет), а по сердцу”.
“Жить по-другому я уже не могу, — снова пишу я Рерихам. — Для меня невозможно остановить работу, получившую благословение Владыки”.
Новый Музей Рериха практически опять начинался с нуля. Правда, кое-что вопреки Хоршу и его притязаниям удалось сохранить. Во-первых, картины, принадлежащие нам лично (в частности, мне). Во-вторых, к нам пришли картины из бывших рериховских центров в Европе. В-третьих, часть картин приобрел для нас миллионер Боллинг, примкнувший к сторонникам Агни Йоги в трудный момент нашего существования. Вот эти полотна и стали основой коллекции будущего Музея.
Опять пришлось заниматься поисками помещения. Вначале мы располагались в другом доме, на пятой авеню, но потом сменили адрес. Вот в этот дом, где мы с вами сейчас находимся, мы въехали можно сказать — по прямому указанию Владыки.
Дело в том, что по поводу подходящего помещения для рериховского музея шла обширная, чуть ли не каждодневная переписка с Еленой Ивановной. В ее письмах содержались рекомендации Учителя. Прежде всего, было сказано, что нам надо перебираться в верхнюю часть города. Затем последовало уточнение, куда именно перебираться: выше сотой улицы. Были даны подробнейшие разъяснения. Ищите дом недалеко от реки, где окна как арки. По этим приметам мы и нашли вот этот пятиэтажный особняк. Но старушка, владелица особняка, отказалась не только продавать, но и сдавать его. Обескураженные, возвращаемся назад. Пишем о своей неудаче Елене Ивановне. Она отвечает: “Все сбудется”.
И действительно, спустя какое-то время мы идем этой улицей. Вдруг видим табличку на дверях особняка: “Дом сдается”. Боллинг говорит: “Зайдем, попробуем уговорить продать”. Старушка вначале ни в какую. Но потом, когда мы объяснили, для каких целей понадобился дом, что в нем будет располагаться музей, она неожиданно согласилась. Вот так мы и очутились на сто седьмой улице, кстати, по соседству с бывшим Музеем-Небоскребом Рериха. С тех пор я бессменно живу и работаю здесь. “Вам нельзя сейчас отлучаться из Вашей сторожевой башни”, — писали мне Рерихи от имени Владыки. Я и не отлучаюсь.
В этой сторожевой башне я жил без малого месяц. Здесь, работая над архивом Рерихов, я по крупицам собирал и систематизировал сведения о контактах с Белым Братством и Шамбалой. Разумеется, предназначалось это для узкого круга людей, ибо я не рассчитывал дожить до той поры, когда тайное станет явным.
Я занимал две большие комнаты на четвертом этаже: кабинет, в центре которого стояли два широченных дубовых стола, разделенные японской ширмой, и спальню, окна которой выходили на Гудзон. Комнаты были как бы продолжением музейной экспозиции, расположенной на втором и третьем этажах. Картины, фотографии, снова картины. В основном это были работы Николая Константиновича. Голова Будды (рисунок сделан карандашом и совершенно не похож на традиционные изображения). Лик Майтрейи, высеченный в скалах. (“Эту картину, — говорит Зинаида Григорьевна, — Рерих подарил мне в тридцать четвертом году в свой последний приезд в Америку”). Эскиз Куинджи. (Тот преподнес его Николаю Константиновичу в знак особого расположения к своему ученику). Портрет Елены Ивановны кисти Серова. Три фотографии — они как раз над кроватью, на которой я сплю — образуют своего рода триптих. Елена Ивановна в молодости. Елена Ивановна на Алтае. Елена Ивановна в кругу ауры, четко запечатлевшейся на фотоснимке.
А на противоположной стене два больших портрета: Мории и Кут Хуми. Они завешены плотными занавесками. Сокровенному подобает тайна. Оно открывается человеку не в каждый момент его жизни, а лишь тогда, когда он внутренне подготовился к восприятию сокровенного. Над моей спальней — комната (она похожа на мансарду), которую Зинаида Григорьевна называет Часовней Святого Сергия. Преподобного Сергия Рерихи чтили благоговейно и, как все русские люди, считали его своим покровителем. В трудные минуты жизни они напоминали своим сотрудникам: “Сергий не выдаст”.
Сразу бросалось в глаза, что Часовня, посвященная православному святому, не вписывается в строгие канонические рамки. Да, здесь находилась икона Святого Сергия (та самая, которую Зинаида Григорьевна вывезла из России в двадцать шестом году), был стол с церковным складнем. Однако здесь были и раритеты, немыслимые в нынешней православной церкви: староверческая икона (она висела на внутренней двери часовни), портрет Мадонны, написанной художником школы Эль Греко. Но мало этого: в правом углу часовни стояла статуя Майтрейи, опирающегося на льва. Нет, это не было эклектикой да и не могло быть, потому что несло глобальный духовный подтекст.
Все это как бы символизировало, что знамя единения, поднятое Преподобным Сергием над русской землей, ныне должно быть поднято над всей землей. Все это как бы символизировало также, что Преподобный Сергий отныне является предстателем перед Господом не только за землю русскую, но и за всю горемычную землю нашу.
В утренние и вечерние часы Музей и его залы были полностью отданы в мое распоряжение. Никаких посетителей. Тишина и покой. Всматривайся в любую картину, не торопясь и ни на что не отвлекаясь.
Не сразу, но в момент какого-то сосредоточения я неожиданно обнаружил, что на одной из картин Николая Константиновича традиционное тибетское знамя прорезано крестом.
— Флаг с крестом, — пояснила мне потом Зинаида Григорьевна, — это типичный тибетский флаг. Просто его не выставляют, где попало. А европейцы, даже когда он попадается им на глаза, не придают ему особого значения. Но Рерих — придавал. Поэтому, очевидно, не случаен сам порядок расположения его полотен в Музее: тибетские горные пейзажи перемежаются русскими православными сюжетами (“Звенигород”, “Часовня Святого Сергия”). Не случайно, очевидно, и то, что на своем знаменитом полотне “Помни!” (а как известно, это своеобразный автопортрет художника) он изобразил себя в тибетской одежде и с лицом тибетца. Тем самым он как бы прояснил сокровенный, духовно объединяющий смысл вступительных строк из поэмы “Наставление ловцу, входящему в лес”.
Дал ли Рерих из России — примите.
Дал ли Аллал-Минг-Шри-Ишвара из Тибета — примите.
— Обратите внимание вот на этот пейзаж, — посоветовала мне однажды Зинаида Григорьевна, указывая на небольшое полотно Рериха.
На первых взгляд ничего особо примечательного в пейзаже не было. Обычная синева неба. Обычная горная гряда. Но Зинаида Григорьевна сказала:
— Это последний рубеж, куда вас может привести проводник. “Дальше не поведу, — предупредит он вас. — Здесь или вы сами должны знать путь, или вас встретят. А я не имею права вас больше сопровождать”. Так что: вот эта горная гряда — своего рода граница между землей и небом, между нами и Космосом. Дальше, как и положено, Рерих шел один.
По существу я жил в Музее безвылазно. На знакомство с Нью- Йорком у меня почти не оставалось времени. Тем не менее, несколько туристических вояжей по городу мне все же удалось совершить. Побывал на острове Либерти, где на лифте - а по здешнему элевейтере - поднялся к подножию знаменитой статуи Свободы. Чуть ли не целый день провел в Метрополитен Музее. А в здании ООН, открытом за умеренную плату для экскурсантов, имел возможность постоять у голубого витража Марка Шагала.
Честно говоря, эта цветная мозаика вызвала у меня чувство недоумения и некоторой растерянности. Странные позы странных людей. Неестественно скрюченные фигуры. Казалось: все уродство мира сконцентрировалось здесь! Что это символизировало - а оно должно было символизировать, ибо находилось не где-нибудь, а в штаб- квартире Организации Объединенных Наций, - уму непостижимо. Но люди толпятся, обмениваются громкими возгласами восхищения. То ли искренне, то ли потому, что так принято.
Помню, как вечером, еще не остыв от впечатления, я возбужденно говорил Зинаиде Григорьевне о том, сколь неуместно в штаб-квартире ООН, где должны царить определенный дух и определенная атмосфера, искусство распада с его отрицательными вибрациями.
- Здесь куда лучше монтировались бы, - сказал я, - картины Рериха. Например, "Ангел последний" как предупреждение о катастрофе. Или - "Орифламма" - как знамя спасения человечества. Зинаида Григорьевна улыбнулась моей горячности.
- Что вы, что вы, голубчик Валентин Митрофанович (это была традиционная форма ее обращения ко мне, когда мы оставались наедине). - Вы слишком забегаете вперед. Не доросло еще человечество до Рериха. Не доросло!
"Тот, кто считается с мнением или суждением толпы, никогда не поднимется сам выше этой толпы", - предупреждал Платон. Рерих неоднократно и, очевидно, не без умысла цитирует эти слова. Ведь его собственные суждения расходились - и нередко весьма резко - с общепринятой точкой зрения. О том же самом Шагале, например, он высказывался следующим образом.
"...Надо думать, скоро молодежь потребует истинное искусство вместо крикливой мишуры в роде Шагалов. Недаром французы зовут его шакалом. Эта кличка подходяща для всей этой своры. Бывает, в нашем саду шакалы как завоют, как зальются визгом и лаем, - точно бы случилось что-то серьезное. А на поверку были просто шакалы, даже охотники на них не зарятся. /... / Мишура дурного вкуса реет над миром мрачным предвестником. В ней зарождение всяких вандализмов - и активных, и пассивных. Психоз дурного вкуса - опасная эпидемия. Молодежь калечится, а на костылях далеко не уедешь".
Отношение к Пикассо у Рериха было примерно таким же, как и к Шагалу.
"Очевидно, по Европе прогуляются пикассизм и фюмизм, - пророчествует он". Лишь бы идти по лучшим вехам, а всякий фюмизм - синкронизм, кубизм, фомизм, дадаизм, сурреализм, экспрессионизм, футуризм - всякие эфемериды пусть себе совершают свой
однодневный путь. И сердиться на них не следует, они сами впадают в "ридикюль" (французское выражение, означающее "попасть в смешное положение" - B.C.). И запрещать их нельзя - они отражали состояние общественности".
Любопытно, но опубликовать вот эти извлечения из писем Рериха, неизвестных широкой публике (а я предпринял эту попытку, вернувшись в Москву) оказалось, во всяком случае на первых порах - делом безнадежным. Везде мне отказывали, причем подчас под благовидным предлогом: дескать, это может нанести урон престижу Рериха, поскольку он был неправ, поскольку он ошибался...
Но действительно ли ошибался Рерих? Обратимся к судье, наиболее авторитетному и беспристрастному, а именно, к самому Пикассо.
В шестидесятые годы художник - на недосягаемой вершине всемирного признания и славы. Он может позволить себе все, буквально все. Он может даже позволить себе такого рода признание. "Я, начиная от кубизма и далее, доставлял удовольствие всем этим господам и критикам всевозможными экстравагантностями, которые приходили мне в голову, и чем меньше их понимали, тем больше мне поражались. И чем больше я забавлялся всеми этими играми, всеми этими загадками, ребусами и арабесками, тем больше приходила ко мне слава, а с ней и стремительность. А слава для художника значит: распродажа, прибыли, богатство. Сейчас я, как знаете, известен и очень богат, но, когда я остаюсь наедине с самим собой, у меня не хватает смелости видеть в себе художника в старом великом значении этого слова. Я - всего лишь развлекатель публики (выделено мною - B.C.), который понял свое время."
13 декабря 1947 года не стало Николая Константиновича.
“Осиротевшая Воя моя, — обращается к Елене Ивановне Учитель Мория (копия его послания хранится в архиве нью-йоркского музея) — нужно спешить принять новую ношу. Храните силы. Надо до Родины донести “Чашу”. Правильно понимаете положение здесь. Ф. (первая буква сакрального имени Николая Константиновича — B.C.). Памятник Родина воздвигнет. Мужественно войдите в круговорот событий. На гребне волн Встречу вас”.
«Кстати, — сказала Зинаида Григорьевиа, — У Елены Ивановны имелась возможность уйти из жизни сразу вслед за Николаем Константиновичем. Ее земная карма была уже исчерпана. Но от Учителя она знала, что ей предоставлено право выбора: или уйти или на некоторое время остаться для выполнения, так сказать, сверхурочной работы. Елена Ивановна предпочла остаться»
Годы без Николая Константиновича были самыми тяжелыми в жизни Елены Ивановны. Трудности последнего испытания были несопоставимыми ни с чем.
“Мне уже 70 лет, — пишет она в одном из своих доверительных писем, — и я прошла огненную йогу. А вы знаете, родные, из кн. Учения, как неземно трудно принимать в физическом теле, среди обычных условий, огненные энергии. Огненная энергия утончила мой организм, я остро чувствую всю дисгармонию и все пространственные токи, мне трудно среди людей, и сейчас монсун и духота, с ним сопряженная, очень утомили меня.
Сердце дает часто "мертвые точки", и приходится прибегать к строфанту, этому моему спасителю. Кроме того, и времени у меня мало, ибо много часов уходит на сообщения и переписывание их. Зрение мое тоже ослабло, и мне трудно читать мои записки, сделанные бледным карандашом. Все эти записи требуют приведения в порядок, а приток новых не прекращается”.
Этот поток был настолько интенсивным, что в какой-то момент понадобилось установление двухканальной связи. Что это означало? Это означало, что Елена Ивановна писала одновременно двумя руками, правой и левой, и одновременно через ее сознание шла передача двух совершенно неидентичных текстов. Трудно представить себе, какой колоссальной концентрации и напряжения требовала такая связь. После этого на какой-то промежуток времени Елена Ивановна полностью отключалась от окружающего мира. Она не была в состоянии не только двигаться и говорить, но и думать. Вообще последние письма Елены Ивановны — сгусток сокровеннейшей информации. Написанные в тот период, когда наполовину и даже более, чем наполовину, по ее собственному признанию, она принадлежала уже не Земле, а миру иному, письма эти как бы приоткрывают завесу над будущим. Вот почему я и сосредоточил на них свое главное внимание.
Надо сказать, что Елена Ивановна выступала с четкими оптимистическими прогнозами тогда, когда мало бы кто на это решился.
“Не тревожьтесь, — пишет она американским сотрудникам в критические дни "холодной войны", когда казалось, что последняя вот-вот превратится в горячую, и что ядерная катастрофа уже неизбежна. — Мировой войны не будет”.
Уже в самом начале корейского конфликта в 1950 году — а он поверг в состояние паники западное общество — она твердо заявляла, что он не перерастет, как предрекали политологи, в глобальное столкновение. “Корейский эпизод, — заверяла Елена Ивановна, — оявится исчерпанным”.
Опираясь на авторитет Учителя, она повторяет:
“Первая Мировая война не будет объявлена. Поэтому уявите полное спокойствие и неуклонную веру в лучшее решение Сил Света”.
Разумеется, противники Света так просто не отступят от намеченного. По словам Елены Ивановны, после очередной неудачи они опять “начнут слагать новую ступень своего разрушения”. “Но, — добавляет она, — их попытки будут предотвращены космическим вмешательством”.
Прямое космическое вмешательство в жизнь нашей планеты свершится. Свершится в силу крайней необходимости. Впервые об этом событии Елена Ивановна сообщит в письме, отправленном из Индии в конце сорок девятого года. “Скажу только Вам — Армагеддон окончился поражением Врага. Новая эра началась 17 Октября, когда Враг был изгнан из нашей системы”.
Итак, по словам Елены Ивановны, спираль Эволюции Черного Века завершилось 17 октября 1949 года. «Завершилось, - как пишет она,- в последнем личном бою Великого Солнечного Иерарха с Князем мира Сего”.
“Сила его противодействия, — сообщает она, — яро рассеялась в пространстве”, что, однако, не означало немедленного и автоматического рассеяния его воинства, рассредоточенного на нашей земле. Конечно, “приспешники зла многочисленны”, — предупреждает Елена Ивановна.- Конечно, они “будут продолжать свои злые действа”. Но стратегическая инициатива вырвана из их рук. Произошло самое главное: планета, почти неминуемо обреченная на гибель, уцелела.
Конечно, “мы являемся свидетелями разыгравшихся последствий задуманного уничтожения нашей планеты темными силами”, — говорит Елена Ивановна. «Но теперь — утверждает она — “силы света не допустят такого уничтожения и лишь частичные рушения оявятся, как омовение и очищение Земли от негодного элемента”.
“Истинно Земля наша обновится под лучами Звезды Матери Мира и нового Светила, приближающегося к нашей солнечной Системе. Мощные лучи его окропят и нашу Землю, и оно снова удалится на миллиарды эонов”.
Симптоматично, однако, что письмо свое Елена Ивановна сопровождает настоятельной просьбой: «никому пока не говорить об этом, ибо — это относится к Новой Астрономии”.
На понимание людей Елена Ивановна не рассчитывала, хотя и была убеждена, что ее космический опыт людям когда-то обязательно пригодится. Пусть через сто лет — но пригодится. Поэтому лишь узкому кругу ближайших сотрудников были адресованы ее сообщения, которые можно было бы, пожалуй, назвать сообщениями из будущего. Вот еще несколько фрагментов из ее “космогонических” писем, до определенного периода времени не подлежащих широкому оглашению.
“Вас интересуют подробности о дальних мирах, но, конечно, мы не имеем много, ибо все общения с мирами дальними связаны с большими трудностями в силу разницы их вибраций с нашими земными. Также многое зависит от космических токов и сроков, их сочетаний с разными светилами нашей системы.
Венера выше Юпитера в своем развитии, ибо она уже закончила цикл, положенный ей для достижения определенного уровня усовершенствования ее человечества. Планета Венера уже не может дать ничего нового своим обитателям. Но вибрации ее настолько тонки, что самые высокие Духи с нашей Земли могли бы уявиться там, но без особого преимущества для себя. Эволюция там иная, и при высокой степени духовности развитие интеллекта там значительно уступает развитию его на нашей планете.
Ведь каждая планета имеет свои преимущества и недостатки в соответствии с основными элементами, вошедшими в состав ее ядра и, конечно, в строение организмов ее обитателей. Прикоснувшиеся к развитию высокого интеллекта не могут удовлетвориться одним знанием духа, которое дает прекрасную жизнь, но однообразную, ибо там нет возможности упражнять свой мозговой аппарат и утончать интереснейший процесс мышления, рождающийся — только при разнообразии в состоянии материи и многих препятствий, которые необходимо преодолеть. Также обогащение мысли не может происходить при отсутствии ВООБРАЖЕНИЯ. Но воображение накопляется при большом разнообразии поступлений и преодолении трудностей. Блаженство в Раю может показаться очень скучным деятельному мыслителю, пришедшему с нашей Земли.
То же самое можно сказать и о Юпитере. Также, как и Венера, Юпитер может принять только очень высоких Духов в нравственном смысле. Много ли таких найдется среди современного человечества? Так в случае взрыва нашей планеты большинство человечества начнет, вероятно, слагать свою новую Манвантару на Марсе, уже имевшем жизнь, но он находился в "обскурашэн", (т. е. в состоянии стагнации и покоя. — B.C.) но сейчас уже начал пробуждаться к новой жизни на нем.
Но до переселения на новую и подходящую нам планету нам придется существовать в тонких сферах, оявленных в пространствах Атмосферы, окружающей нашу Землю. Сферы эти крайне разнообразны от самой низкой до самой высокой и Огненной. Вы правы, родные, сферы эти создаются в Космосе беспрестанно, но какое неучтимое долгое время берет такое созидание! Причем строительство высоких сфер производится только высокими Духами. Оттого так медленно протекает наша эволюция. Эти высшие сферы служат прообразами прекраснейшей эволюции. Они как бы цементируют пространство для запечатления тончайших мыслей и для перехода их потом в новые миры, новые планеты.
Высокие сферы — временные станции и санатории для нашего человечества, но для дальнейшего развития необходимо иметь более длительное пребывание в постоянном "Домике". Необходимы для этого новые прикасания — к более уплотненной тверди и в уплотненных телах. Плотность материи способствует развитию интеллекта и утверждает силу духа. Сложность эволюции велика, и пора осознать это, чтобы ускорить развитие сознания и интеллекта. Только ОСОЗНАННОЕ, продуманное может уявиться на развитии и утончении. Но Ярое Осознание и пробуждается только при яром напряжении нашей Психической энергии и при открытии наших центров в их уплотненном земном состоянии.
...Отвечаю на некоторые вопросы Зиночки. Зиночка уявила правильное сомнение, как может Руководитель планеты положить предел развитию планеты и способностям ее обитателей? Но не Руководитель полагает предел жизни и развитию той или иной планеты, но ярый состав ее ядра и все элементы, и тончайшие энергии в окружающей ее атмосфере. Так, когда мощь ее элементов изживается, то планете приходится уявиться на отдыхе для следующего ей обновления и получения новой волны жизни на ней.
Степень развития духовного и интеллекта страстно разнятся в степени напряжения при каждом новом воплощении на той же планете, но наступает время, когда элементы, нужные для нового воплощения, уже не существуют, и тогда планета начинает угасать и является необходимость сменить ее на новую планету. Духовность развивается много быстрее интеллекта, ибо интеллект требует уже осознания своей индивидуальности и ярого мощного существования Космического Бытия.
...Зиночка спрашивает — "можно ли изживать карму, накопленную на этой планете, на другой?" Но карма в основе своей есть накопления нашего сознания и потому изживание негодных накоплений, а также приобретение новых происходит всегда и везде. Но, конечно, человек не может уявиться на планете, не отвечающей его сущности. Соответствие необходимо для возможности существования и развития, поэтому большинство человечества уявится на более низкой планете, нежели его элита. Наша Карма — наше сознание. Поэтому Карма может поддаваться улучшению и облегчению.
...Теперь об Уране. (По словам Е.И., он был Солнцем для нашей планеты в предыдущей Манвантаре — B.C.). Уран связан с новой страной (т. е. с будущей Россией — B.C.). Новая Страна объявлена под лучами этого Светила, и лучи эти сулят много новых необыкновенных открытий и достижений в науке и, особенно, в области психической энергии. Уран оявился на некотором приближении к нам, но он не будет нашим Солнцем, ибо его вибрации слишком высоки, и наша планета сгорела бы, если бы его лучи коснулись ее непосредственно, как солнечные лучи. Уран не может оявиться солнцем из-за его ярого угасания, но он явится домиком для нашего земного человечества через многие, многие тысячелетия. Сейчас это светило еще слишком огненно”.
Борьба между Светом и тьмой идет и в “Мирах Высших”, но там она качественно иная, но там она “еще сильнее и напряженнее”. Елена Ивановна пишет:
“Истинно там и масштабы другие, и средства иные. Кто представляет себе борьбу в пространственных просторах с конгломератом ядовитейших газов, которые своим приближением могут отравить многие пространственные тела и лишить их жизни? — а такие существуют. Кто представляет себе опасность магнитного притяжения гиганта пространственного, проходящего вблизи нашей солнечной системы, какие пертурбации он может вызвать во всей солнечной системе? Кто представляет себе губительное воздействие лучей, хотя бы Сатурна, на сознание человечества? А они действуют и отравляют многие прекрасные организмы. Неисчислимы опасности, сокрытые от сознания человеков, но открытые сознанию сверхчеловеков и богочеловеков. Неисчислимы и радости, постигаемые при восхождении сознания и при участии в космическом строительстве”.
Несомненно, что качественно иной стала и жизнь Елены Ивановны в последние годы. Об этом свидетельствует в частности одно из самых сокровенных ее писем.
“Весь мой организм, — пишет она, — находится в таком напряжении из-за сотрудничества с Великим Владыкой в космическом строительстве и созидании. Объяснить мое внутреннее состояние и участие в таком сотрудничестве не могу, да и ни к чему, сочтут за сумасшедшую и осудят, что повредит книгам Учения и многому другому. Но должна сказать: мне трудно оявляться с людьми из-за полной оторванности от земного притяжения, ибо порой, как говорит Великий Владыка, лишь одна десятая часть моего существа участвует на земном выявлении.
Если скажу, что принимаю участие в битвах с лучами появившегося на горизонте Светила, крайне ядовитого и опасного для нашей Земли, ход которого необходимо отодвинуть от орбиты планеты нашей, не покажется ли это странной самонадеянностью и просто наглостью и, прежде всего, небылицей? Вы спросите, как я знаю это? Конечно, благодаря Великому Владыке. Мне дают объяснение непонятных видений и разных трудных переживаний в связи с ними. Так недавно, уже в постели, я увидела на горизонте новое, ярко горевшее светило, как солнце, невидимое земным зрением, и мне стало тяжко от прекрасного света, но я поняла, что это и было светило, против которого и действовала моя магнитная сила. Для этого потребовалось пояснение Великого Владыки. Если довести до земного сознания сотрудничество космическое, то счет дней земного существования стал бы краток. Вибрации космического сотрудничества настолько разнятся от земных, что они не могут быть восприняты нашим физическим мозгом без его разрушения. С такими земными ограничениями нужно примириться”.
С высоты открывающегося ей знания Елена Ивановна обращается к своим последователям и напоминает им:
“Указано хранить космическое спокойствие и бодрое мужество перед грядущими событиями, это самое важное... Вот и готовьтесь, родные, отметём всякий страх, уныние и бодро, в мужестве ожидания Нового Мира устремимся путем предуказанным. В грядущие, грозные дни скажем:
“Да будет Воля Твоя! Этим днем владеет Величайший! Век Майтрейи — Владыки Сострадания, Век Матери Мира — завещаны человечеству, и Ее звезда поднимется скоро над горизонтом. Не упустим ее появления. Молния рассечет мрачную завесу, вихри разнесут тучи, ослепительное Солнце воссияет над нашей Землей — так заповедано, так видела я. Верю в Космическую Целесообразность, иначе говоря, Космическую Справедливость, и живу часом будущим”.
Несомненно, что качественно иной стала и жизнь Елены Ивановны в последние годы. Об этом свидетельствует в частности одно из самых сокровенных ее писем.
“Весь мой организм, — пишет она, — находится в таком напряжении из-за сотрудничества с Великим Владыкой в космическом строительстве и созидании. Объяснить мое внутреннее состояние и участие в таком сотрудничестве не могу, да и ни к чему, сочтут за сумасшедшую и осудят, что повредит книгам Учения и многому другому. Но должна сказать: мне трудно оявляться с людьми из-за полной оторванности от земного притяжения, ибо порой, как говорит Великий Владыка, лишь одна десятая часть моего существа участвует на земном выявлении.
Если скажу, что принимаю участие в битвах с лучами появившегося на горизонте Светила, крайне ядовитого и опасного для нашей Земли, ход которого необходимо отодвинуть от орбиты планеты нашей, не покажется ли это странной самонадеянностью и просто наглостью и, прежде всего, небылицей? Вы спросите, как я знаю это? Конечно, благодаря Великому Владыке. Мне дают объяснение непонятных видений и разных трудных переживаний в связи с ними. Так недавно, уже в постели, я увидела на горизонте новое, ярко горевшее светило, как солнце, невидимое земным зрением, и мне стало тяжко от прекрасного света, но я поняла, что это и было светило, против которого и действовала моя магнитная сила. Для этого потребовалось пояснение Великого Владыки. Если довести до земного сознания сотрудничество космическое, то счет дней земного существования стал бы краток. Вибрации космического сотрудничества настолько разнятся от земных, что они не могут быть восприняты нашим физическим мозгом без его разрушения. С такими земными ограничениями нужно примириться”.
С высоты открывающегося ей знания Елена Ивановна обращается к своим последователям и напоминает им:
“Указано хранить космическое спокойствие и бодрое мужество перед грядущими событиями, это самое важное... Вот и готовьтесь, родные, отметём всякий страх, уныние и бодро, в мужестве ожидания Нового Мира устремимся путем предуказанным. В грядущие, грозные дни скажем:
“Да будет Воля Твоя! Этим днем владеет Величайший! Век Майтрейи — Владыки Сострадания, Век Матери Мира — завещаны человечеству, и Ее звезда поднимется скоро над горизонтом. Не упустим ее появления. Молния рассечет мрачную завесу, вихри разнесут тучи, ослепительное Солнце воссияет над нашей Землей — так заповедано, так видела я. Верю в Космическую Целесообразность, иначе говоря, Космическую Справедливость, и живу часом будущим”.
Последнее письмо Елены Ивановны в Америку помечено 10 июля 1955 года.
в котором хранился Камень с Ориона.
“Мои физические силы совершенно исчерпаны, конечно, главным образом из-за полного переустройства моего организма и трудной полосы космического сотрудничества. В августе начну укреплять свои силы под новыми лучами перед моим продвижением. Но сейчас мне все трудно и необходим полный покой.
...Люди не могут представить себе, какая страшная напряженная работа происходит в космических сферах, затрагивающая всю нашу планету и даже солнечную систему и, конечно, все человечество. Ярое человечество не только не понимает, но своими безумными действиями страстно затрудняет благую Помощь Сил Света. Больше половины сил уходит на устранение и пресечение зла, творимого земными обитателями.
...Думы мои с Вами, и сердце шлет Вам лучшие пожелания. Я люблю Вас родные.
Сердцем с Вами. Е.Р.”
Письмо отпечатано на машинке, но рукой приписано: “Начались обвалы на нашей дороге — монсун вошел в силу”.
Перепечатано с сайта Адамант
